Травматология

Рассказы для армавирских детей 1960-1970 гг.

Владимир Шнайдер

Не могу сказать, чтобы это слово было мне приятным или, тем более, чтобы оно было родным. Но, в конце концов, свыкаешься же со значениями слов «ремень» или «угол» не в их прямом смысле, а в том, который связан с рубцами на ягодицах или с нудным стоянием лицом к стене.

Примерно таким же оттенком для меня обладало значение слова «травматология». Я думаю, что мало было (и есть) детей, которым это утверждение покажется близким, и слава Богу.

О том, как я поломал руку, я уже рассказывал. Разумеется, гипс мне накладывали в травматологии, которая, как и сейчас, находилась на первом этаже 3-ей городской больницы, хотя, кажется, это была 2-ая поликлиника. Я никогда не различал этих тонкостей, несмотря на то, что вырос в непосредственной близости от этих сумрачных заведений.

Кроме того что уже было сказано про руку, можно вспомнить лишь о том, как чесалась кожа под гипсом. Это невероятное чувство, способное свести с ума, если гипс наложен настолько плотно, что под него нельзя засунуть что-нибудь вроде линейки или вязальной спицы. И огромное облегчение, когда его, наконец, срезали. Это было моё первое, но далеко не последнее знакомство с травматологией.

Например, однажды меня укусила собака. Это было не так уж и больно, но очень обидно.

Когда я перешёл в третий класс, нас перевели из основного здания 10-ой школы, что по улице Тургенева, в филиал по улице Энгельса. Раньше в двух зданиях этого филиала располагалась 16-ая школа. Она была восьмилетней, и её закрыли незадолго до того, как мы там оказались. В 90-е годы на её месте построили здание банка, а теперь там подобрался невесть какой набор арендаторов: от риэлторов до приставов. Довольно долго после того как школу снесли, проходя мимо, я пытался угадать хоть какие-то остатки того места, где провёл целый год своего детства. Единственное, что оставалось – это изгиб газовой трубы, который потом тоже исчез, и от 16-ой школы не осталось ни-че-го. Ничего, кроме фотографий и наших воспоминаний.

Как я уже сказал, в школе было два здания. Одно стояло близко к воротам и напоминало статный купеческий дом. Там учились «бэшники» и я в нем почти не бывал. В глубине школьного сада (если можно так назвать условно-регулярные заросли нефруктовых деревьев) располагалось ещё одно строение. Оно выглядело поновее и попроще первого. Там было две или три классные комнаты, библиотека и буфет. В нем учились мы.

Помню, как меня удивляли высокие парты. Самые настоящие парты с общей для двух учеников скамьей, соединенной со столом прочным креплением наподобие полозьев. Наклонные крышки были снабжены поднимающейся частью, эдакой доской, которая опускавшись почти упиралась тебе в живот. Неизгладимое впечатление на нас производили отверстия в верхней части крышки парты, куда ученики прежних поколений вставляли свои чернильницы. А надо сказать, что к тому времени шариковые ручки давно и прочно заняли свое место в наших пеналах.

Школьный двор был довольно просторным. Он завершался футбольным полем, отгороженным высоким забором от железной дороги.

Между выходом из основного здания и входом в буфет, меня и укусила маленькая собака, дотоле ласковая и безобидная. Потом мне объяснили, что у неё в тот момент были щенки, и вообще собаки не любят, когда их хватают сзади за бока, даже если и от избытка нежности.

И снова здравствуй, травматология. Уколы назначили в живот, но почему-то не сорок, как пугали, а только три. Причем первый был совсем не болезненным.

А однажды мы пошли на водохранилище. Точнее, мы пошли на 1-ое водохранилище. Всего их было три, и нумеровались они по степени удаленности от окраин городских кварталов и, разумеется, остановки, расположенной недалеко от угла улиц Ефремова и Розы Люксембург. Эта остановка и сейчас ещё там. Именно здесь мы выходили из троллейбуса или автобуса и дальше шли на водохранилище пешком.

Во времена моего детства девятиэтажек не было не только по пути на пляж, их в Армавире не было вообще. Из множества старых дореволюционных зданий, которых сейчас в районе «Оптики» осталось на пересчет, выделялась мельница. Она была механизированной и никакой романтики это старое запущенное строение не навевало. К тому же, по-моему, мельница была уже закрыта. Любопытно то, что это сооружение снесли в начале 80-х, а на его месте построили девятиэтажный дом, в котором мне суждено было прожить более 20 лет. Впрочем, тогда я об этом не подозревал, и мы весело шагали дальше – на «водохранку».

По крайней мере, до конца 70-х годов второе водохранилище представляло собой запущенный мелкий водоем, в котором купались люди с низким порогом брезгливости.

Третье водохранилище было живописным маленьким озером в лесу (ныне почти сплошь поросшее осокой и, фактически, уничтоженное). В этом водоеме купались, вероятно, только те люди, которые уже были настолько наотдыхавшимися «на природе», что им было вообще всё равно где купаться.

Само понятие «отдыхать на природе» в те времена имело, как мне кажется, несколько иной смысл, чем теперь, хотя бы по причине того, что кроме как на природе отдыхать, в сущности, было почти негде. Нет, ну конечно, существовали различные формы культурного досуга: шашки, городки, боление за «Торпедо», редкие (вплоть до всего нескольких раз за жизнь) рестораны, рукоделие и т.п. Но «природа» была местом уединения от всего и всех, достичь которого в период развитого социализма было гораздо сложнее, чем сейчас. «Природа» была близко к месту жительства, и это выгодно отличало её от моря или Кисловодска. Путешествия за рубеж существовали, главным образом, только по карте.

«На природу» надо было брать музыку. До конца 70-х – начала 80-х почти единственно доступной на природе музыкой была гитара, что в свое время породило целое направление песенного творчества. Но постепенно прогресс начинал брать свое, и появились кассетные магнитофоны. Я точно помню момент, когда увидел магнитофонную кассету в первый раз. Это было по телевизору. Шёл австралийский сериал про кенгуру по кличке Скиппи. Это был культовый сериал для подростков, вместе с которым в советскую действительность просачивался не только мёд дружеских отношений мальчика и животного, но и едва заметные детальки буржуазного быта. Именно тогда в руках одного из героев сериала я и увидел то, что у нас потом назовут микрокассетой.

Надо признать, что ценность первых портативных отечественных магнитофонов процентов на 90 состояла из того, что их можно было взять «на природу». Так началась золотая эпоха «Электроник» и «Романтиков».

Первое водохранилище было не таким заросшим, как сейчас и выглядело гораздо более просторным. У него была относительно чистая водная гладь, здесь были сооружены два навеса для отдыхающих: один примерно по центру той части водоёма, которую можно назвать западной, то есть, по левому берегу, если стоять лицом к Форштадту; второй навес располагался на том берегу, который был ближе всего к Кубани. К нему мы и направлялись.

Не помню сколь долго или коротко мы тогда купались и загорали. Помню только, что шёл я по бережку, почти вдоль самой кромки воды и вдруг пробил себе ногу невесть откуда взявшейся там колючкой акации. Она вошла в ступню рядом с большим пальцем и почти пробила её насквозь.

Не отложилось в памяти то, что делал отец, как быстро и на чем он доставлял меня в уже хорошо знакомую травматологию. Там мне вкололи новокаин прямо в подушечку ступни пониже пострадавшего пальца. Я лежал на операционном столе и смотрел на созвездие круглых и очень ярких ламп, пока хирург разрезáл мне ногу. В тот раз меня, кажется, не зашивали. Но всё было впереди.

Однажды мы играли в прятки, и было мне уже лет 11-12. Я был младше всех игравших, а это означало, что мне никак не следовало начинать жмуриться, потому что потом это могло перейти в очень затяжную фазу игры. Коном служила огромная деревянная дверь сарая, державшаяся на кованых навесах, живописно выступавших из стены крупными цилиндрами. Я помню, кто тогда водил, но это не важно. Суть в том, что я оставался последним «незастучавшимся», то есть он искал уже ни кого придётся, а именно меня. И именно мне пришлось бы жмуриться, дотронься он до кона хоть на мгновение раньше. Стратегия пряток заключалась в том, что тот кто «ма́ется», может и не освободиться за одну игру. Это произойдёт в том случае, если все, кто прячется, добегут до кона и «застучатся» раньше него, или если кто-то спрячется так, что он не сможет его найти и сдастся. Поэтому можно было либо залезть в укромный угол и надеяться, что тебя не найдут, либо перебегать с места на место и выжидать момент, когда жмурившийся настолько далеко отойдет от кона, что ты сможешь выскочить и добежать быстрее него. Он станет кричать «Стуки-стуки за Вову (Петю, Серегу, Сашу …)», но это будет уже не важно, важна уже будет только скорость. Скорость обрушится на тебя и заберёт полностью.
Сначала ты замираешь, ты долго ждал, ты наблюдал через щелку или из-за угла за своим соперником, ты контролировал ситуацию. Он не видит тебя, и вот ты оцениваешь свои шансы, ты знаешь, кто и как бегает, и сравниваешь его с собой. Момент постепенно назревает, ты напрягаешься… и всё… ноги едва касаются земли, это почти полет. Так было и в тот раз.

Жмурившийся решил, что я прячусь в районе сараев, а я был за дверью подъезда с другой стороны двора. Ситуация соперничества была идеальной и я выскочил. Он закричал моё имя и бросился к огромной двери-кону. Мне стало ясно, что я опережаю его ненамного. Я постарался поднажать, споткнулся и с разгона влепился лицом в кон. Железный навес приял мой подбородок.

Прятки на этом кончились. Я залился кровью, и пацаны отвели меня домой. Рана оказалась небольшой по размеру, но довольно глубокой, пробило до кости. И та-та-та-дам, травматология, не скучала ли ты по мне?
Я не хотел ехать в больницу, но мать однозначно заявила: надо зашивать, иначе развалится как роза. Когда мне наложили шов, она критически осмотрела мой подбородок и, наверное, чтобы меня успокоить сказала, мол, ты не расстраивайся, просто в этом месте борода не будет расти. И, действительно, не растет.

Когда я потираю утреннюю щетину, то почти всегда задерживаю указательный палец на маленьком шраме на подбородке. Иногда мне кажется, что если бы он не сохранился, то я не запомнил бы тот день и думал бы, что всё это произошло не со мной.

Говорят, что клетки человеческого тела обновляются полностью через какой-то промежуток времени. То есть, довольно скоро после рождения в нас не остается ни одной клетки от младенца, потом круговорот происходит ещё раз и ещё, и ещё. В сущности, ни одной клеткой своего нынешнего тела мы не были в детстве. А шрамы остались.

Вернуться к списку рассказов