Мой мир

Рассказы для армавирских детей 1960-1970 гг.

Владимир Шнайдер

Наш двор был самым значимым участком Моего мира после квартиры. С одной стороны он был ограничен забором, вдоль которого тянулись грядки-полисады соседей. В начале его, сразу после ворот, и левее их стояла сторожка, а заканчивался забор самым грязным местом двора: мусорным ящиком и туалетом. С другой стороны – прямо напротив дома – были сараи и «загородки» жильцов, перед которыми находились два огородика, разделённые нашей голубятней. Напротив забора высился большой одноэтажный склад, где работала моя бабушка, управляясь с огромным электрическим прессом по упаковке в тюки шкур и пушнины. За складом, в самом далёком углу было ещё несколько сараев и палисадов.

Сараи были покрыты шифером и рубероидом. Их широкие, тёплые и плоские крыши, соединяющееся друг с другом, представляли собой такое тихое и покойное место, что другого подобного во дворе было не найти. Мы валялись на них, смотрели в небо, болтали о всяких мелочах, и, наверное, там и тогда целостность мира была завершённой в своём спокойствии, ясности и простоте.

И эта отдалённость от основного двора наших излюбленных крыш превращала их то в необитаемый остров, то в палубу корабля, то в плато «затерянного мира», а мы были его единственными жителями.

За пределами двора располагались уже сравнительно отдалённые рубежи Моего мира, которые включали в себя кроме нашего квартала ещё соседний, начинавшийся через дорогу, а также прилегавшие торцы других – по всему периметру. Со стороны улицы Ефремова лежал сквер, можно сказать, в английском стиле. Он не весь входил в Мой мир, а, пожалуй, только до половины. Дальше начиналась территория «стохатки». Туда, как собственно и в саму стохатку, или попросту продуктовый магазин в стоквартирном доме, я ходил только вместе с кем-то из старших. А ещё это распространялось на летний сад Армалита, где была открытая киноплощадка. Но вначале скажу о сквере и более близких местах.

Мы называли его «скверик», и никакой другой в мире сквер не мог больше под этим подразумеваться. Со сквериком были связаны самые разноречивые детские воспоминания. Это была одна из самых загадочных частей Моего мира. Я знал, где растут деревья, посаженные вразнобой, а где рядами, где фруктовые (их, к сожалению, было очень мало), а где хвойные, где растёт чертополох, и это место я называл «глухоманью», а где можно найти сладкие стручки акации. В сквере было множество троп и тропинок. Там водились ящерицы и кузнечики, которых мы ловили с разными целями; там были даже шмели и шершни, встречались несуразные «кобылки». В сквере мы находили траву, внутренние белые части стебельков которой, по вкусу напоминали, то чеснок, то огурцы, то ещё что-нибудь. Идущая по периметру всего сквера тропа, была для нас велотреком, а аллея из самых больших и старых в сквере деревьев – огромных акаций – в своё время повела нас в школу.

Каждая лужа Моего мира имела своё лицо. Одни были мелкими и недолгими, почти не оставлявшими следа. Но была и совсем другая лужа. Она разливалась прямо перед нашими воротами, едва не достигая тротуара. Проще будет сказать, сколько дней в году её не было, чем то, сколько она была. Летом она бывала дивной, и нас – мальчишек – вообще не раздражала. Над ней стояли два огромных тополя, а за ней проезжая часть улицы Первомайской. Дорога эта была грунтовой, грязной, посыпаемой местами чёрной отработанной, то ли пылью, то ли песком из печей завода Армалит. Она была родной, мягкой, тёплой и совсем неопасной. Улица Первомайская начиналась для меня огромной лужей. Лужей-морем, со своими островами и мысами, с непередаваемой зелёной тиной, покрытой россыпью крошечных серебряных пузырьков воздуха. Там жили водомерки, жуки-плавунцы, и мы охотно изучали эту фауну.

Справа от лужи были огороды, а в то время, о котором я говорю – просто какая-то территория, представлявшая собой запущенную паузу, медленно перетекавшего вытоптанного тротуара в такую же невнятную проезжую часть.

Короче говоря, периметр квартала был изучен и включён в Мой мир по степени удалённости. Здесь были разные места и местечки, где строились шалаши, ловились бабочки, бились носы и коленки.

Самым удалённым углом был тот, что, разумеется, находился по диагонали от нашего, и было это на пересечении улиц Тургенева и Коммунистической.

Оттуда было рукой подать до летнего сада завода Армалит.

Если пройти по Коммунистической,немного дальше от границы Моего мира, в сторону улицы Энгельса, то в самом центре квартала, с правой стороны, между частными домами был участок стены метров в десять, перелезая который мы оказывались на летней танцплощадке. Весь сад был как бы в центре квартала, только двумя своими частями выходя наружу: это собственно парадный вход с железной сварной афишей и турлучными оштукатуренными воротами-аркой. Справа от входа была будочка-касса, а слева буфет, где в те времена продавали пиво с солёными бубликами-сушками и воду с сиропом, добавляемым в стаканы из высоких прозрачных цилиндров. Другой такой участок – противоположный входу, как раз тот самый, о котором и идёт речь.

Танцплощадка заросла высокой травой, пробивавшейся между старых тротуарных плиток. Эта часть армалитовского сада была спокойной и какой-то умиротворённой. Дальше шла аллея из запущенных кустов сирени, в которых изредка попадались скамейки с чугунными ножками и каркасами спинок. Самым удивительным в скамьях было то, что у них сохранились почти все деревянные бруски, на которых сидели люди, казалось, ещё до войны.

В то время сад уже уверенно угасал, и две качели-лодочки, и высокая круглая беседка выглядели как забытые разъездным музеем экспонаты. Сад оставался где-то в 50-х или 60-х годах.

Повернув налево, мы оказывались на небольшой площадке с круглой, слегка ухоженной клумбой и лепными облупившимися пионерами и школьницами. Это пространство обрамляли кусты буйно разросшейся сирени, которая одна здесь, кажется, не чувствовала скорого конца. Прямо от клумбы был уже описанный центральный вход, направо – летняя киноплощадка. Собственно ради неё мы сюда и приходили.

Родители водили меня в кино. Мы садились на лавки из трёх дощечек, отец курил, я щёлкал семечки. Это было здорово. Из индийских фильмов мне запомнился тот, что был про слонов. Я очень плакал. Из французских – всё, что связано с Луи де Фюнесом, Фантомасом и Анжеликой, а из наших – «В бой идут одни старики».

А в те дни, когда мы не ходили в кино, спать нас отправляли «пораньше». И тогда, когда мы уже лежали в своих кроватях, мы прислушивались к раскатистым, ухающим звукам кино из «Армалита». В такие моменты я жутко завидовал мальчишке, который, с его слов, мог видеть экран прямо с крыши своего сарая.

Вернуться к списку рассказов