Красота

Рассказы для армавирских детей 1960-1970 гг.

Владимир Шнайдер

В детстве всё было очень красивым. Я почти не помню каких-то откровенно отвратительных вещей. Конечно, такие вещи были, а те, что казались красивыми, наверное, были самыми обыкновенными, но тогда я об этом не думал. Понимание их обыкновенности пришло позже – тогда, когда уже невозможно было не признать, что отвратительного вокруг заметно больше.

Есть такая теория, согласно которой люди наделяют эстетической ценностью, то есть считают красивыми, те внешние признаки и качества, которые свидетельствуют о полезности предметов и их свойств. Это относится и к самим людям. Мне кажется, что применительно к детскому пониманию мира, эта теория «работает» особенно точно.

Среди красивых и ценимых предметов часто оказывались такие, о существовании которых взрослые вспоминали только тогда, когда на них случайно наступали или, скажем, теряли. Например, одним из самых сильных эстетических переживаний детства для меня была красота пробок от одеколона или духов. Это происходило не само по себе, а из-за игры. Мы играли в пробки. Ими нужно было попадать друг в друга, и в случае удачи пробка твоего соперника становилась твоей. Но пробки обладали разной ценностью. Самой «дорогой» была пробка, которая называлась «корона Российской империи». Она была выполнена из черной пластмассы и по виду действительно немного напоминала корону с округлыми зубцами. Ей закручивали духи под названием, если не ошибаюсь, «Пиковая дама». Ещё были «котики», они были большими и маленькими. Большими котиками закручивали одеколон «Шипр». Кажется, это и до сих пор так. Были так называемые «шестаки» от разных настоек, которые не особенно ценились. Изредка встречались позолоченные «вазочки». Но была одна ПРОБКА!... Нельзя сказать, что она была самой ценной. Она просто не имела цены. Она называлась «заячьи ушки». По виду эта пробка и вправду напоминала чуть разошедшиеся продолговатые уши. Она была неопределённо тёмного цвета с лёгким перламутровым оттенком. Что именно ей закручивали, я так и не узнал, а видел я её всего два раза. Обладатель «заячьих ушек» показывал пробку только в своих руках и быстро прятал в карман, как будто этому шедевру вредили прямые солнечные лучи. Какая это была красота! Своё впечатление от этой пробки по степени эстетического переживания в более поздние годы я мог бы сравнить с «Мадонной Литой» Леонардо да Винчи, которую я увидел в Эрмитаже, после того, как очень много читал о ней, видел двести репродукций и т.п.
Самое интересное то, что пробки казались тем красивее, чем больше они ценились в игре. Это точно.

А какой красивой была жвачка. Не вкусной, не ароматной, а именно красивой. Особенно прекрасны были пластики «риглиз сперминт». Да и вообще все пластинки: в зеленоватых или желтоватых обёртках, под которыми была серебристая фольга с мелкими зубчиками по краю. А была ещё жвачка в форме сигарет. Отец однажды принёс мне такую. Пахла она как мыло, ноне сжевал я её по другой причине. Я дорожил пачкой и каждой из дюжины сладко пахнущих сигарет-жвачек и не спешил расставаться с их красотой. Жвачка называлась «Фламинго», я это точно помню. Она долго выдыхалась у меня дома, пока кое-кто из соседских пацанов у меня её всё-таки не спёр.

Невероятно красивыми были самые незамысловатые с виду игрушки. Тогда ещё не пришло китайское цунами из разноцветных плюшевых созданий (долго подбирал последнее слово). Игрушки были не такими уж разнообразными, и покупались они надолго. Со временем красота их немного блекла, и они начинали казаться крашенными деревянными кусками или жестяными коробкáми, которые претендуют на роль кукол и самосвалов. Мама нашла отличный способ «отмывать» их красоту. Она собирала надоевшие игрушки в мешок и прятала на чердаке. Через какое-то время, когда более новые зайчики и неваляшки надоедали, она меняла их местами со старыми и подзабытыми игрушками, к которым чудодейственным образом возвращалась вся их красота. Ну, или почти вся.

Особым изяществом обладали солдатики. Это собирательное название, которое применялось к самим солдатикам, будёновцам и их пластмассовым тачанкам, русским богатырям и крайне редким индейцам. Фигурки рыцарей и ковбоев в моём детстве считались классово чуждым явлением, и потому я их не помню.
Невероятно красивыми мне казались ёлочные игрушки. Те игрушки легко разбивались, и эта хрупкость придавала им особую ценность. Они покупались по одной-две каждый год, и новые игрушки были непременно красивее прошлогодних.
Новогодняя ёлка это вообще средоточие красоты. Кроме собственно игрушек, её украшал дождик. Как нам объясняли, он символизировал дождик в застывшем виде. Ну, это понятно – зимой же холодно. Откуда взяться обычному дождику? Ещё надо сказать о гирлянде. Она представлялась мне особенно прекрасной, так как зажечь её удавалось не каждый год. Отец подолгу искал «эту проклятую» перегоревшую лампочку, так как остальные, соединённые последовательно, не хотели гореть. Иногда Новый год наступал раньше, чем ему это удавалось. Недавно я разбил одну из совершенно новых ёлочных игрушек. Кажется, мне это даже понравилось. Правда, получилось не с первого раза.

Фонтаном, фейерверком, лавиной, бурей и натиском красоты были… диафильмы. Беленые стены тесных коридоров ещё долго хранили на себе отсветы загадочных китайских пейзажей, фрегатов, морских волн и низких лиловых облаков. По-своему диафильмы производили на меня даже более сильное, и уж точно более таинственное впечатление, чем кино.

А бабочки? Наверное, если бы мы их не ловили, не сушили между страницами книг и не хвастались бы у кого более красивая и более полная коллекция, то, наверное, они не казались бы такими уж красивыми. Самой обычной была бабочка белянка или, как мы её называли, капустница. Были ещё лимонки, которые по виду не отличались от белянок Они обладали крылышками бледно жёлтого цвета и действительно немного пахли лимоном. Удачей посерьёзнее считалось сбить «косаря». У них были резные по краю крылышки цвета ржавчины, с чёрными разводами и такой же каймой. У некоторых видов были серебристые пятна, и они считались красивее и ценнее, и назывались зеркальными косарями. Но самой прекрасной бабочкой считалась двухвостка. Она была довольно крупной, с резными крыльями в чёрную и белую полоску. Пара задних крыльев заканчивалась длинными отростками, которые напоминали хвостики. Поймать двухвостку было настоящей удачей. Мало того, что она была крупной и очень изящной, она при этом довольно редко встречалась. Недавно, когда в кармане среди мелочи и потёртых десяток я неожиданно обнаружил пятисотрублёвку, я вдруг реально вспомнил, что я чувствовал, когда получалось поймать двухвостку.

Ночные бабочки казались мне отвратительными даже в детстве.

А ещё очень красивой была еда. Не вся, конечно. Шоколад, например, был не просто сладким и пахучим, он был ещё и красивым. Его хотелось подержать в руках и ощутить ровные и совершенные плоскости, с бороздками и ложбинками, с филигранными надписями (например, «Рот Фронт»), хотелось пригладить серебряную фольгу, а потом сохранить фантик и нюхать его иногда. Почти такие же чувства как к шоколаду, вплоть до желания укусить, я испытывал ещё к двум предметам: к новым книжкам из серии «Фантастика и приключения» и виниловым грампластинкам. Пахли они по-своему и совершенно не шоколадом, но что это были за запахи... Сейчас их можно сопоставить только с запахом нового автомобиля.

А какой красивой была Пепси-Кола. Современные дети, которые знают, что это не столько вода, сколько набор красителей, бензоата натрия и прочих «Е», не могут себе даже представить насколько это может красиво. Продолговатая бутылка, всегда только по 0,3 литра, всегда только прозрачного стекла, с эмблемой компании «Пепсико», две части которой были красного цвета, а две другие голубого и синего. Коричневого цвета напиток наливался в стаканы (желательно высокие), быстро покрывавшиеся лёгкой дымкой испарины. Пузырьки мгновенно обседали стенки изнутри, а те, что поднимались к поверхности, лопались с микроскопическими брызгами. На это можно было смотреть бесконечно. Пепси-Кола была настолько красивой, что её блеска хватало даже для «Байкала» - её горьковатого отечественного аналога.

Ещё расскажу о моём дядьке, который был младшим братом моего отца. Он жил с нами в одной квартире несколько лет и сыграл в моём эстетическом развитии важную роль. Был он самой обыкновенной наружности, за исключением того, что ростом отличался от остальных взрослых, которые дали ему прозвище Длинный. А звали его Володей. В быту он занимался всё время какими-то красивостями. На нашем зеркале была «переводнушка» (я не знаю, как эти картинки называли по-другому) – какая-то красавица в стиле 60-х годов. Самые качественные переводнушки были ГДРовскими. Володя служил в ГДР и привёз несколько таких картинок «на дембель». Это поднимало его в моих глазах почти до уровня самих переводнушек, внушавших мне самые трепетные чувства.

Однажды Володя научил меня переводить картинки из журналов с помощью копирки. Это такая калька размером с обычный лист писчей бумаги, которая позволяла делать на печатной машинке несколько копий текста одновременно. Копирка быстро превратилась для меня в ценнейший предмет. Я научился различать её по качеству, у меня появились предпочтения по её цвету. Их было в основном два: чёрный и тёмно-фиолетовый. Но пару раз мне встречалась зелёная копирка, а однажды даже оранжевая. Переводить картинки было, в принципе, несложно. Нужно было тщательно продавить все линии рисунка, под которым лежала копирка, отпечатывающая всё это на чистый лист бумаги. Я не сразу научился не пропускать деталей и класть копирку нужной стороной. Занятие это мне очень нравилось: я сам делал красоту. Но Володя шёл гораздо дальше. Он переводил самых красивых девушек из отечественных журналов типа «Советский экран» на прямоугольные фанерные заготовки, а потом выжигал эти изображения. Я надеюсь, понятно, что это было просто по чумовому красиво. А когда он выжег фрегат, то я готов был на него молиться. После того, как Володя женился и ушёл от нас, бабушка потихоньку вынесла его картины в голубятню и украсила её стены. Довольно долго я недоумевал по этому поводу.

Володя покупал пластинки, делал вырезки из журнала «Кругозор» и обклеивал ими дверцы своей тумбочки изнутри. Благодаря ему я понял, что длинные волосы, бакенбарды и брюки клёш – это красиво.

А однажды родители принесли мне откуда-то необыкновенное яблоко. Я не знаю, где они его купили, а может быть сорвали, достали или откуда-то ещё извлекли. Это для меня осталось загадкой. С таким яблоком, я думаю, вообще нельзя было проделать таких простых и обыденных действий. Оно откуда-то появилось. Яблоко было очень красивым, очень большим и очень ароматным. Я даже не знаю, что из этого меня поразило больше всего? Всё же, наверное, его размер. Оно было огромным, величиной почти с мою голову. Я помню, как я держал это яблоко двумя руками и не решался укусить. Откуда они его принесли? Такое яблоко я ел только один раз в жизни. Потом они начали легко умещаться в ладони и стали просто едой.

Вернуться к списку рассказов